– Бросай!.. Как фамилия, тетка?
– Павло Голенко. – Женщина наклонила руку, и монеты, звякнув, упали в глубокую шапку.
– Голенко, вылезай!
Из ямы вылез худощавый парень. Юрась удивленно вытаращил на него глаза, потому как думал увидеть старика.
– Кто ж это? – повернулся к женщине.
– Сын.
– За молодого надо бы больше!
Женщина молчала.
– Ну, черт с тобой! Прочь отсюда! – закричал гетман на парня.
Тот схватил мать за руку и, едва переставляя длинные тонкие ноги, заковылял к воротам.
Вперед шагнула третья женщина. Это была красивая чернявая молодица лет тридцати пяти. Она смело смотрела на Юрася, будто перед нею стоял не гетман, а обыкновенный горожанин. Степенно и с достоинством поклонилась.
– С чем пришла? – Юрась окинул взглядом ладную фигуру женщины, ее красивое лицо, на котором выделялись полные малиновые губы и выразительные черные глаза под тонкими бровями. На ней были хорошо сшитый кожушок и красные сапожки.
– Принесла выкуп за мужа, пан гетман. – Она пошарила в кармане, достала золотой перстень с крупным самоцветом, заигравшим на солнце всеми цветами радуги, и драгоценное ожерелье – нанизанные на шелковую нитку янтарные бусины вперемежку с ослепительно белыми, голубоватого отлива жемчужинами.
Глаза Юрася заблестели от восхищения. Он сам протянул руку, схватил драгоценности, с минуту разглядывал их со всех сторон и потом осторожно опустил в шапку.
– Как фамилия?
– Семашко… Мирон Семашко.
– Что? – Юрась посмотрел на Многогрешного, который кивнул утвердительно. – Тот самый Семашко? Запорожский казак?
– Да, пан гетман, запорожец, – подтвердила женщина.
– Я не могу отпустить его.
– Почему?
– Он опасный преступник!
Женщина побледнела. В ее глазах промелькнул страх. У нее начали подкашиваться ноги. Юрась поддержал ее под руку, спросил:
– Как тебя зовут?
– Феодосией, – чуть слышно прошептала она.
– Ну, вот что, Феодосия, иди домой… Я прикажу справедливо разобраться в деле твоего мужа и, если он ни в чем не виноват, отпустить… Иди!
Женщина уже овладела собой, распрямилась, отвела руку гетмана.
– А… мои драгоценности?
– Они принадлежат казне!
– Как же так? Я верила…
– Выведите ее за ворота! – приказал Юрась и отвернулся.
Пахолки повели женщину. Она не сопротивлялась, очевидно сраженная горем и несправедливостью. А гетман выгреб из шапки добычу и, запрятав ее в карман, приказал всем узникам вылезать из ямы. Охая от боли, дрожа от холода, они медленно взбирались по лестнице вверх и становились в ряд, испуганно, как загнанные звери, поглядывая на гетмана и его свиту.
– Кто из вас Семашко? – спросил Юрась.
– Я. – Вперед вышел среднего роста чернявый мужчина.
– Стань сюда, в сторону! С тобой поговорим потом.
Семашко отошел, куда указали, а Юрась ткнул пальцем в грудь первого, кто подвернулся под руку:
– Как звать?
– Левон Халявицкий, – ответил растрепанный, обросший густой щетиной узник, по внешнему виду которого трудно было определить, сколько ему лет.
– Выкуп будет?
– Не будет! У меня ничего нет, – твердо произнес Левон.
– Что ж ты, мерзавец, думаешь, что я отпущу тебя без выкупа?
– Нет, я так не думаю.
– На что же тогда надеешься?.. Не даешь выкупа – вступай в войско!
– Не хочу в войско.
– Так давай выкуп!
– Мне нечем откупиться. Имел бы деньги – отдал бы все до шеляга, чем тут погибать!
– Врешь, пес! Имеешь, мне доподлинно известно, что имеешь. Иначе не сидел бы здесь. Мои люди знают, кого брать!
Халявицкий пожал плечами.
– Нет, не имею… Заберите мою хату, мою усадьбу, мою землю… А золота нету!
– На черта мне твои земли и твоя хата! – разозлился Юрась и повысил голос: – Мало ли сейчас повсюду пустующих хат и заросших бурьяном полей?.. Мне нужно золото! Ибо только за золото я могу нанять войско и строить государство!
– Какое государство и для кого – для турков? – вырвалось у узника.
Юрась побледнел, как мертвец.
– Дурак! – взвизгнул резко. – Провидение избрало меня, чтобы я возродил то, что мы потеряли после смерти моего отца гетмана Богдана! Чтобы я снова собрал войско и построил державу!.. Но что я могу сделать без денег? Без золота?
– Золота у меня нет!
– Найдешь, мерзавец! Эй, пахолки, почешите-ка ему по турецкому обычаю пятки!
Здоровенные пахолки сгребли узника, распластали на снегу. Один уселся ему на спину, а второй стащил сапоги и начал увесистой палкой дубасить по ступням.
– Один, два, три, – считал Многогрешный, – пять, десять… пятнадцать… тридцать…
От нестерпимой боли узник извивался, кричал, умолял прекратить истязание, но Юрась поднял руку только тогда, когда Многогрешный отсчитал сто ударов.
– Хватит! Поднимите его!
Пахолки с усилием натянули на распухшие окровавленные ноги сапоги и, поддерживая избитого под руки, поставили его перед гетманом.
– А теперь скажешь? Припомнишь, где запрятал золото? Как видишь, я не шучу! Ведь я не для себя стараюсь, а для всеобщего блага, поелику я один ныне радею об отчизне нашей! Понял, вельможный пан?
– Понял… Спасибо тебе, ясновельможный пан гетман, что утешил хотя бы тем, что пытал меня для всеобщего блага, – глухо произнес Халявицкий. – Но золота у меня от этого никак не прибавилось… Хоть убей, правду говорю!